 Книгу о трагической истории моего народа писать больше некому. Единственный человек, который мог это сделать профессионально Игорь Ачкинази в марте 2006 года погиб от удара электротока. Глупая, нелепая смерть перед экраном компьютера. Перед тем самым компьютером, на котором он набрал большую часть своих книг и научных статей, посвященных крымчакам. Есть что-то мистически жуткое между этой смертью и трагедией всего нашего народа, расстрелянного у противотанкового рва и задушенного в немецких душегубках...
Лет тридцать назад в Евпаторию приезжали два пожилых крымчака. Им было за пятьдесят, и они мне казались тогда ужасно старыми. Мужчины говорили с моим отцом на родном языке. Слушали крымчакские песни, которые пел отец, сидя за швейной машинкой. А потом обратились ко мне и предложили заняться сбором материалов о расстрелянном народе. В то время я делал первые шаги в журналистике и очень гордился своими заметками, опубликованными в городской газете. Старики оставили мне копии статей о крымчаках, письма, воспоминания...
После отъезда неожиданных гостей, я ознакомился с документами и отложил их в сторону, осознав, что написать историю крымчаков по этим материалам невозможно, так как их было слишком мало для книги. Единственное, что я смог сделать в то время – это записать воспоминания евпаторийских крымчаков и переправить в Ленинград Евсею Пейсаху фотографии и документы, которые удалось отыскать в родном городе.
А историю крымчаков написал симферополец Игорь Ачкинази – сын первого председателя крымчакской общины Бориса Ачкинази. И вот, сегодня его уже нет с нами, и мне в очередной раз предложили написать книгу о крымчаках.
Я отложил в сторону недописанные детективы и занялся сбором материала о жизни и смерти, о героях и предателях... Но это не будет историей народа, потому, что я не историк. Я всего лишь писатель, журналист. Я умею придумывать детективы, докапываться до истины и ввязываться в драку с сильными мира сего, но как разобраться в том, что произошло сто лет назад? Как узнать правду из рассказов и воспоминаний пожилых людей и древних стариков? Людская память – штука коварная. Можно, забыть о чем – то важном и навсегда запомнить цвет глаз никчемного бродяги. И мы никогда не узнаем, почему запомнились глаза этого человека, а не тысяч других. Так, что пишу я не историю города и евпаторийских крымчаков, а пересказываю то, что осталось в людской памяти о прошлой жизни. 1. Евпаторийская Слободка
Первые семь лет своей жизни я прожил на Слободке во времянке на Среднем переулке, 4. Это был особый мир, мир общих дворов, жестокий и открытый настежь. Здесь уважали силу и умение постоять за себя в уличной драке. Даже мы, дошкольная мелкота, подражая взрослым, квасили друг другу носы, пытаясь доказать свою исключительность. В городе «слободских» боялись и старались с ними не связываться.
В 1957- м – я должен был идти в первый класс. Однажды на семейном совете услышал слова отца. Он сообщил бабушке, что ни за что не отдаст сына учиться в «слободскую школу».
- Оттуда выходят уголовники и шалопаи, - говорил папа, - а я хочу, чтоб мой сын получил «нормальное образование» и стал порядочным человеком.
Бабушке этот разговор не нравился, потому, что в нашей семье был один «уголовник» сводный брат моей мамы – дядя Миша. Он был вспыльчив и драчлив. Невысокий, плотный, необычной силы, с накаченной борцовской шеей дядя Миша никогда не прощал подлости. В глазах мальчишек он был настоящим героем. К нему обращались за помощью не только его слободские дружки, но и вполне добропорядочные соседи. И дядя Миша наказывал обидчиков. Подобный исход событий нравился не всем. Кое-кто из «обиженных» моим дядей «негодяев», жаловался в милицию и тогда к воротам нашего двора подъезжал «Черный ворон». За драки и хулиганство дядя Миша четыре раза побывал в местах не столь отдаленных. Из тюрьмы он выходил таким же веселым, жизнерадостным и сильным. Запомнился мне его хриплый прокуренный голос и блатные песни про «Ванинский порт», злодейку судьбу и погибающего в тюрьме бродягу…
С годами он остепенился и стал весьма уважаемым человеком, но когда мы собирались вместе за праздничным столом, по просьбе зрителей, Михаил Яковлевич исполнял песни из своей ранней юности. Но все это уже происходило в другой жизни, а вначале пятидесятых мой дядя, драчун и хулиган, был известен в своем кругу под кличкой «Сапожок».
После одной из «длительных командировок», так дядя Миша называл свое долгое отсутствие в родном городе, он надумал жениться. Свадьбу сыграли на слободке в нашем дворе весело и щедро. Оркестр на ней заменили самодеятельные музыканты – крымчаки. Они били в традиционный бубен и наигрывали популярные на свадьбах мелодии. Среди гостей евпаторийские крымчаки были самыми веселыми и заводными, дурачась, они выстраивали перед фотографом удивительные композиции. Застывшие навсегда в семейных фотоальбомах мгновения той далекой свадьбы лучше всяких слов могут рассказать о характере и темпераменте крымчаков. После страшной войны, после массовых расстрелов, люди не сломались, не ушли в депрессию и на свадьбе дяди Миши показали, что наш народ еще жив и умеет веселиться и радоваться чужому счастью.
Но вернемся в пятьдесят седьмой год.
Не знаю уж, как, но отцу все же удалось поменять квартиру. Наше новое жилье было ничем не лучше прежнего. Квартира оказалась такой же тесной и маленькой. Единственным ее достоинством было то, что располагалась она в одноэтажном доме по улице Приморской в двух кварталах от моря. Во время зимнего шторма до нас долетал рокот волн. Мама говорила, что на этой улице мы дышим чистейшим морским воздухом. Отцу тоже нравилась близость моря, но главным для него было то, что после переезда, я смог поступить в среднюю школу № 10.
- Ты будешь учиться в той самой школе, где в прошлые годы была мужская гимназия, и получил образование самый знаменитый крымчак – известный советский поэт Илья Сельвинский, - говорил он, сидя за швейной машинкой «Зингер».
Мой отец хорошо разбирался в истории, любил читать книги и вечерами я устраивался рядом с ним на кухне и слушал его рассказы о нашем городе, крымчаках и недавней войне…
А еще, под непрерывный рокот немецкого «Зингера», он пел на родном языке, как мне тогда казалось, очень грустные крымчакские песни.
Смотритель маяка – дядя Сережа
По соседству с нами жил старый маячник дядя Сережа. Роста он был невысокого, и от него всегда пахло морем и рыбой. Я дружил с его сыном Сергеем Добжинским и это давало мне огромные преимущества перед сверстниками.
Дело в том, что дядя Сережа любил возиться с пацанвой. Приводил нас на маяк, брал с собой в море. Учил плавать, грести веслами и страшно ругался, если начинающие мореходы подставляли шлюпку бортом к волне.
- Правым, табань, - кричал он громко и зло, - дистрофики, шлюпку перевернете. Кто так гребет!
Мы налегали на весла и до кровавых мозолей на ладонях, выгребали против волны. Дядя Сережа привил нам не только любовь к морю, но и научил уважать стихию и, невзирая ни на что, бороться до последнего, спасая казенную шлюпку и свою жизнь. А еще у дяди Сережи была моторка «Галс». Мы вдвоем с его сыном гоняли на ней по заливу, и однажды, поздней осенью, когда в двух милях от берега у нее заглох мотор, и на море начался шторм, часа два гребли на веслах к маяку. Не знаю уж, почему, но нашего бедственного положения никто не заметил и не пришел на помощь. Мы выбивались из сил, но не бросали весел.
- Раз, два, три, - сквозь шум ветра, орали мы по очереди, стараясь попадать в такт веслами. Наконец, увидели причал. Волна здесь уже была поменьше, и «Галс» с трудом, но все же смог причалить к берегу недалеко от маяка.
На следующий день в школе мы ходили героями, демонстрируя всем кровавые мозоли и живописуя, героическую борьбу со стихией.
Почти полвека прошло с тех давних дней. Дядю Сережу Добжинского, наверное, уже никто и не вспомнит. Навсегда, покинул родной город его сын Сергей. И вроде бы, ничего не добился в своей жизни мой скромный сосед. О нем не писали газеты, а я, не смог сделать из него «героя детектива», как это произошло с доброй сотней моих знакомых. Старик – маячник просто не вписался ни в один сюжет и только сегодня, вспоминая старую Евпаторию, вместе с исчезнувшими под водой пляжами, я увидел на горизонте в бушующем море старую моторку «Галс» и двух пацанов, отчаянно цепляющихся за жизнь, и вспомнил слова старого маячника, обращенные ко мне: «Правым, табань, правым! Кто так гребет! Шлюпку перевернете!»
Дядя Сережа исчез из нашего мира также незаметно, как уходят из этого города тысячи моих земляков: без некрологов в газете, без лживых слов у могилы, но он жил в Евпатории, маленький, незаметный маячник и о нем должны помнить, потому что это был и его город.
А еще мне запомнился прекрасный песчаный пляж у маяка и перевернутые кверху днищем огромные многовесельные шлюпки. Там можно было спрятаться от дождя, играть в войну и придумывать жуткие пиратские истории.
|
