 Крымчаки. Крымское республиканское культурно-просветительское общество крымчаков «Кърымчахлар» начинает публикацию рассказов известного русского поэта и писателя Александра Ткаченко на сайте www.agatov.com Впервые они были опубликованы в научно-популярном литературно-художественном альманахе «Крымчаки» № 2-3 в 2007 году. К сожалению, этот альманах был отпечатан тиражом 400 экз. и сегодня является библиографической редкостью. Впоследствии этот рассказ вошел в книгу Александра Ткаченко "Сон крымчака или Оторванная земля". Крымчаки — самый малочисленный народ Российской Федерации. В 1913 г. в Крыму проживало около 7 тыс. человек. Во время фашистской оккупации Крыма было уничтожено до 80% крымчаков, в основном стариков, женщин и детей. В настоящее время в российском Крыму проживает около двухсот крымчаков. В книге «История крымчаков. Фотоальбом» говорится не только о трагической истории Крыма, но и впервые в истории России опубликовано 50 фотографий коренных жителей Крыма — крымчаков.
Александра Ткаченко "Сон крымчака или Оторванная земля" Карасубазар шумел дневным гвалтом торговли. Стоял густой крымский август состоящий из плотного солнца, липнущей к босым ногам пыли, скрежетом стрижей в низком синезеленоватом небе. Абрикосы и персики вспухали бутафорскими театральными ранами на столах торговок. Мальчишки, таскавшие кувшины с водой на голове, придерживая одной рукой глиняную ручку, кричали резко и со всех сторон: «Вода аянская, холодная вода, аянская» ... Толкотня и суета уже рассасывалась, жара сбивала людей с ног в тенистые протоптанные с разных концов города каменистые дорожки. И только старый караим, с почти черным от природы и загара лицом, с глазами, подернутыми слепотой, все стоял под солнцем. На его шее на кожаном тонком ремешке был подвешен таз, наполненный караимскими пирожками под марлей. Продавец причитал: «Пирожки караимские, караимские пирожки!» Его челюсть опускалась так низко, что был виден в глубине рта единственный золотой зуб. Караимские пирожки... Наполненные соком, с петрушкой и мясом в соку, и все это в тесте, пропитанном бараньим жиром... Хотя их продавали и крымчаки, и татары, и греки, но таких вкусных, съедаемых до корочки, как у высокого караима, не было ни у кого... - С базара уйдешь, на базар вернешься, на базаре уснешь, на базаре проснешься! Покупайте караимские пирожки, караимские пирожки... Мошакай подошел к караиму, протянул две копейки:
- Дай один, хотя наше чоче лучше, один чоче и я сыт целый день, а караимских мне надо два-три, слишком много сока пустого...
- Иди-иди. Куда собрался?
- Пойду в театр, никогда не был, говорят, целый день идти надо...
- Иди-иди, только зачем тебе театр на старости лет?
- Он мне приснился - белые колонны, артисты в белых одеждах, полуобнаженные...
- Ну да, особенно женщины... Мошакай, - что твоя старуха скажет, когда узнает, что ты был в театре, где...
- Не беспокойся, она не видела моего сна и не увидит...
- А мне расскажешь? На тебе еще один пирожок в дорогу.
- Конечно... Мне ничего не принадлежит вокруг, только бы дойти и вернуться, сутки туда и сутки назад...
- Э, - сказал Караим, - на одном чоче и караимском пирожке не дотянешь... - И он достал пожелтевшую старую газету и завернул туда еще три истекающих жиром пирожка... - Брось в торбу. Деньги не надо, я твою семью, Мошакай, хорошо знаю. Вы честные люди...
Мошакай пошел прямо на дорогу, ведущую в Акмечеть, столицу, где и находился театр. Он пошел по пыльной горячей обочине, ступая босыми ногами, потому что свои белые летние туфли он спрятал в торбу вместе с пирожками и баклажкой холодной воды. Телеги и редкие авто обгоняли его с безразличием. Он оглянулся и увидел, что его родной город, где он родился, вырос и состарился, стал далеким и совсем маленьким. Мошакай вздохнул и еще решительней зашагал по своему пути. Приближалась прохладная крымская ночь. Сверчки и цикады сверлили черное небо, и Мошакай видел над собой хлопающие веками большие глаза синих, желтых и зеленоватых звезд. Он свернул с дороги и направился к костру, еле колыхавшемуся меж садовых деревьев.
- Ты кто такой и откуда?
- Я Мошакай из Карасубазара, иду в Акмечеть. Вот негде переночевать.
- А чего, ложись вон на солому, в которую мы заворачиваем яблоки и груши, и спи себе. Может, хочешь поесть?
- Нет, у меня кое-что тут.
Ну да, знаем. Чоче, да? На, возьми кусок баранины, яблоко, грушу. Спи, а мы еще потолкуем о нашем.
Сборщики говорили по-татарски и Мошакай спокойно разлегся на клочках сена и уткнулся лицом в небо. Утром его позвали к костру, угостили чаем с лепешкой и он двинулся дальше. Обернувшись, он увидел, как рабочие склонялись над ящиками, укладывая туда фрукты, обернутые в хрустящую вощеную бумагу и перекладывая все это тем сеном, на котором он спал.
День начинался ранней жарой и впереди еще был огромный путь. И Мошакай пошел вдоль дороги, надкусывая чоче - это был его завтрак. Чоче. Чоче - треугольник и дырочка для воды, а вода это жизнь, жизнь, он знал, на что это похоже, и даже слово «чоче» на его родном арамейском языке означало то самое вожделенное место у женщины, но именно сейчас он почему-то очень зримо соединил эти два понятия и предмет и с еще большим удовольствием откусил кусок пирожка...
На дороге, точнее на перекрестке, от Зуи до Акмечети он увидел трех парней, которые сидели на корточках и играли в абдрашик... Он подошел поближе и увидел, как они трясли высохшие косточки бараньего хвоста в закрытых ладонях и потом выбрасывали на землю...
- Что, хочешь поиграть, а? У тебя есть чем отвечать?
- Чем-чем, ну два караимских пирожка.
- Ну садись, а то мы жрать хотим.
- А вы что ставите?
- А вот видишь что? - и один из парней скрутил дулю.
- Э, так нечестно, не по-нашему.
- А как это по-вашему?
- Не по-человечески играть не будем, а пирожок один на всех я вам дам.
- Э, да мы у тебя заберем все.
- Да берите! Моя жизнь стоит того, чтобы вы съели их и стали добрее. А вы откуда будете?
- Из деревни Саблы.
- Так у меня там друг живет, Ава, он лошадей пасет. Я его мальчиков нянчил, когда они еще голожопиками были... Парни смутились и сказали:
- Нет-нет, идите своей дорогой, никаких нам пирожков не
надо.
- Не надо, а так вы... так выросли уже, что чуть и меня не ограбили...
- Да нет, мы играем в честную, просто никто не ходит по этой дороге уже второй день...
- Понял, - сказал Мошакай и положив у ног парней сверток с едой, пошел дальше...
Вдруг за спиной он услышал стук колес по каменистой дороге. Он обернулся, и телега с возницей остановилась.
- Эй, Мошакай! Это ты, Мошакай? Утром, когда я выезжал из Карасубазара, то караим сказал мне, чтобы я догнал тебя и передал вот это. - В его руках был сверток. - Садись, я еду почти до Акмечети...
Мошакай забрался на телегу и уселся поглубже спиной к вознице. В центре на цветастом плетеном коврике спала молодая женщина, укрывшись летним платком, но от подрагивания телеги платок все больше сползал с нее, обнажая ее колени, смуглые и крепкие плавные руки. Мошакай оглядывал ее, наконец увидел красивое лицо с резкими черными бровями и едва-едва проступающими черными усиками над верхней властной губой. Ресницы во сне сцепились, как два черных цветка лепестками... Она спала, но и во сне источала силу и страсть...
- Кто эта женщина? - спросил Мошакай.
- Это не женщина, это младшая дочь.
- Куда ты ее везешь?
- К доктору, тут недалеко осталось...
- Зачем к доктору? Она здорова, как солнечная долина, как море под Судаком...
- Я это знаю, но внутри этой душистой груши завелся червячок...
- И какой же?
- Она влюбилась.
- Что, не в того, в кого хотел ты?
- Именно!
- И конечно он бедный?
- Именно!
- И конечно не крымчак?
- Именно!
- И конечно русский?
- Именно!
- Так это хорошо, у нее будет много детей, и все будут не русские, а крымчаки.
- Именно!
- Нас и так мало осталось на этой земле.
- Именно!
- Думаешь, с русскими будет больше?
- Не знаю насколько, но больше. Они нас считают иудеями и...
- А и мы и есть иудеи, и что с того? Говорим по-татарски, но наш язык гораздо шире, можем и по-русски.
- Именно! Однажды я слышал, как они шептались за моим домом, и он ей сказал, представляешь: ах ты, жидовочка моя!
- Ну и что с того? Она и есть прекрасная жидовочка.
- Именно! Я и сам это знаю, но как-то он это сказал с пренебрежением. А он сам знает, кто он? Такой русский – жопа узкий.
- Ээ, перестань, Яко, а если бы он был богатым? - спросил - Тогда другое дело.
- Вот видишь ты какой, дочку готов продать.
- Успокойся, Мошакай, я не знаю ни одного русского богатого, они все пропивают. Э, какие дети? Ты посмотри на нее, я не уверен, что после первого ребенка он сможет сделать ей хотя бы второго. Вот поэтому мы и вымираем.
- Перестань, Яко, наши тоже пьют. Говорят, тоска оттого, что вымирают. Но так не бывает. Все в каждом человеке. Мне вот уже за шестьдесят, а я хочу посмотреть театр, может научусь чему. Знаешь, там такие слова, такие мудрости.
- А, перестань, Мошакай! Караим на базаре сказал, что ты поехал посмотреть на голых баб в театре.
- Хотя бы так. Я вообще ни разу там не был, может там и правда голые бабы говорят мудрые мысли?
- Мошакай, где ты видел бабу с мыслями, да еще и голую... Мошакай увидел, что дочка Яко давно не спала и, прикрыв глаза, слушала разговор.
- Ты скажи, а что ты думаешь, твой доктор, как он поможет, если любит-то. От этого нет таблеток.
- Не знаю. Покажу, посоветуюсь, Может, надавит в нужном месте, потрет… Может, она другого мужчину увидит... А то живет в Карасубазаре, с улицы на улицу ходит, только об одном думает.
- Э, Яко, а ты о чем в ее возрасте думал?
Телега стала трястись все сильнее, лошади взялись в бег под уклон...
- О жене своей будущей думал, и сам был, конечно, богатым.- Так что же она пошла за тебя?
- Э, Мошакай, посмотри какая красавица! Был бы ты молодой - за тебя бы отдал.
Солнце встало во весь рост и припекало невыносимо. Яко остановил лошадей у родничка, и они втроем, умывшись, напившись холодной воды, сели в тени придорожного ореха.
- Дядя Мошакай, - сказала Лие, так звали дочь Яко, - мой папа хочет убить меня. Ведь нельзя достать червяка из груши или яблока, не разрезав их...
- Это правда, Лие, но можно дождаться, когда он сам вылезет изнутри... Обычно это происходит, когда плод перезреет и червяк упадет на землю вместе с ним.
- Ничего твой доктор не сделает, папа, во мне уже живет его ребенок...
Яко от неожиданности просто упал лицом в сухую жесткую траву и тихо зарыдал.
- Я так и знал, я так и знал...
Мошакай долго сидел, подождал, когда Яко успокоится, затем встал, погладил Лие по голове и пошел прямо через степной, пахнущий лавандой и чабрецом холм, беря последнее препятствие перед большим городом. Когда он поднялся, то обернулся и увидел вдалеке телегу, возвращающуюся в Карасубазар. На козлах сидел Яко и его обнимала за плечи дочь Лие.
- КТО КОГО успокаивает? - подумал Мошакай и улыбнулся своей мысли.
В Акмечети было уже около семи, и Мошакай, сев у Салгира на камень, вымыл ноги, надел свои туфли, затем ополоснул лицо и шею, облачился в свежую, пахнущую домашним теплом рубашку. Затем мешок со своими пожитками спрятал в кустах, чтобы забрать на обратном пути. И вот он уже стоит у кассы и спрашивает самый дорогой билет, на самое лучшее место в театре русской драмы.
- Осталось только одно место в амфитеатре, берете?
- Так давайте же скорее. Лопе де Вега! Какой к черту русский театр! А вот это да: «Собака на сене».
И Мошакай уселся в кресло среди поразившей его нарядами и запахами городской публики. Наконец все захлопали в ладоши, и тяжелый и неуклюжий бордовый занавес раскрылся медленно и торжественно...
- А я-то думал, что он поднимается вверх, как юбка у женщины, когда…
И на этой мысли Мошакай уснул решительно, уснул, как человек, прошедший по солнцепеку сорок километров. Он даже не спал, он впал в состояние выпадения между жизнью и сном. Он не храпел, его бы разбудили, он не прислонился ни к чьему-либо плечу, его бы разбудили. Он просто застыл на стуле в позе сидящего человека в театре. Он только ничего не слышал и ничего не видел. И вышел из этого состояния, когда кто-то потряс его за плечо. Спектакль закончился, почти все ушли... Мошакай встал, бодро зашагал на выход и прошел через почти весь город Акмечеть с веселой дружелюбной о чем-то возбужденно толкующей толпой. Наконец он остался один, и перед ним тихо проистекал тот же Салгир. Мошакай быстро нашел свой мешок, переоделся и медленно двинулся по дороге на Карасубазар. На следующий день после полудня он был уже дома на базарной площади. Караим стоял еще на своем месте и тут же дал ему пирожок.
- На, подкрепись. Ну как театр, расскажи...
Мошакай раскрыл рот, чтобы сказать правду, но неожиданно произнес:
- Все было, как мне приснилось до того...
- Я так и думал, - сказал караим, - ни стыда ни совести...
- Да, - сказал Мошакай, - куда катимся?
|
