|
Крымчаки. Воспоминания об Александре Ткаченко  Мы познакомились в 1988 году, 20 лет назад. 43-летний Ткаченко уже был известным, признанным поэтом, все знали, что он друг, ученик и последователь Вознесенского. Ткаченко только приехал из Америки и принес к нам в отдел свои новые стихи. Рассказывал о Штатах. – Что поразило? Как у них устроен быт! Все продуманно, никаких проблем. Даже противно. Потом стал вспоминать о футбольной юности. – Помню, сыграли какой-то матч, и тренер нам, как Пушкин, вынес приговор: «Вы играли без божества, без вдохновенья». В 1992 году я жил в США, в Филадельфии, в частности, в гостях у художника и поэта Владимира Шаталова, старого «дп»-шника из второй волны русской эмиграции. Однажды Владимир сказал мне: – А раньше у меня Саша Ткаченко гостил, вот пиджак забыл. Смотрите, какой хороший – заграничный, из дорогого материала, белый. Он вам, Женя, подойдет. Когда я потом рассказывал об этом Саше, он улыбался. Пиджак подарил мне. И я в нем довольно долго ходил.
Когда вышла Сашина книга «Сон крымчака, или Оторванная земля», я прочитал ее залпом. Ткаченко как представитель своего народа (Саша по маме крымчак) воссоздал историю, культуру самобытнейшего этноса. Литература – это вообще, на мой взгляд, воскрешение. Воскрешение людей, событий, судеб. Ткаченко именно этим и занимался – воскрешал народ. Другой более высокой миссии у писателя быть не может. Кстати говоря, у Шкловского в 20-е годы выходила книга «Воскрешение слова». Над «Стукачом» он работал несколько лет. А мы, наше небольшое издательство «Вест-Консалтинг», ему изо всех сил помогали. Ткаченко торопился. Он, видимо, чувствовал, что у него мало времени. Саша, конечно, никогда не был сексотом. Просто он считал любого честного писателя стукачом, стучащим на самого себя. Когда книга вышла, Саша ликовал как ребенок. На январь 2008 года была назначена презентация. А Саша уже писал новую книгу и тоже хотел ее доверить нашему издательству. Я поражался: когда он успевает писать. Миллион дел, забот, писатели, как малые, беспомощные и вредные дети, постоянно чего-то от него хотели. Мало кто знает, что Саша награжден международной медалью имени Германа Кесселя за помощь коллегам в трудные дни. Сам Герман Кессель получил эту медаль за то, что спасал своих коллег в фашистские времена. Потом по рекомендации Ткаченко аналогичную медаль получит Анна Политковская. Они, кстати, относились с огромной симпатией друг к другу. Саша имел множество дарований, но прежде всего он был поэтом.
Неровным, «непричесанным», но поэтом. От Бога. Его вершина – это, на мой взгляд, поэма «Корень квадратный из минус Я», вышедшая в 1998 году. Разбирая свой архив, я с радостью обнаружил, что в полном объеме сохранилась стенограмма презентации книги «Происхождения вида» в клубе "Журнального зала". Это прямая речь Александра Петровича Ткаченко. О том, как начал писать стихи Писать стихи я стал втайне от всех, еще будучи спортсменом.
Когда играл в футбол, всегда в голове звучали какие-то мелодии, они ко мне привязывались, а потом перерастали в строчки. Однажды меня напечатали в областной владимирской газете (я там в футбол играть заканчивал). Обо мне стали говорить: «Какой-то поэт-модерняга появился…» А какой я модерняга?! Я просто не умел писать стихи, никогда раньше толком не учился. Потом пришлось наверстывать упущенное, много, очень много учиться. О вступлении в Союз писателей Рекомендовали меня в Союз писателей в 75-м году, после Всесоюзного Совещания молодых писателей, а приняли только в 77-м. Как всегда, сначала наговорили каких-то хороших слов, а потом забыли. И я уехал в Крым. Потом встретил кого-то из Москвы, спрашиваю: «Как там мои дела?» «А ты что, не вступил разве?» Вступил я спустя два года по рекомендации Михаила Кузьмича Луконина, он вел у нас на ВЛК
(Ткаченко окончил ВЛК. – Е.С.) семинар, Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. О первой московской книге В Москве первую книжку выпустил после огромного количества журнальных публикаций только в 87-м году в «Советском писателе». «Советский писатель» многие годы не подпускал меня близко: «Уходи отсюда, мы тебя никогда не будем публиковать!» Был такой редактор Михаил Числов. Я ему твердил: «Будешь, Миша, меня печатать, куда ты денешься!» На все это я сейчас смотрю с улыбкой и смехом… Но тогда было не до смеха – я же относился к литературной карьере как к своей судьбе. Я был очень экстремальный человек в те годы и не терпел, чтобы мне отказывали. О Капе Афанасьевой и Андрее Вознесенском У Андрея Вознесенского первый редактор жила во Владимире – была такая Капа Афанасьева, она выпустила Андрею книжку. Мы с Капой во Владимире случайно познакомились. Она прочитала мои опусы и вынесла вердикт: «Вы способный человек, приходите ко мне раз в месяц, я вам буду ставить руку». Она добавила: «Только будете меня слушать». И она год работала со мной ежемесячно, ставила руку: это убрать, то, здесь строка плохая, здесь есть находка и т.д. Это всем очень полезно. Я слушал ее год, потом она призналась: «Все, я вам ничем больше не могу быть полезна, все, что я хотела вам сказать, я сказала, мы теперь просто друзья». И мы долго с ней дружили, она потрясающий, фантастический человек! Вот если есть образ русского интеллигента, который в книжках сложился, так это Капа: доброта, круглые очки, папироса, «беломорина» во рту, редактор! И вот она позвонила Андрею Вознесенскому в Москву: «Есть такой парень...» Я в Москве через некоторое время набрал номер телефона Андрея. Он спрашивает: «А вы вообще чем занимаетесь?..» Я отвечаю: «В футбол играю». Долгое и тревожное молчание в
трубке. Андрей в растерянности: «Саша, а может быть, не надо встречаться?» А я тогда наглый был, не такой, как сейчас, я сказал: «Нет, Андрей, надо». Я ему, бедному, читал стихи два часа. Я тогда еще увлекался физикой – учился на физмате на третьем курсе, квантовую теорию знал наизусть. Я читал Вознесенскому поэму о квантах, в которой изложил всю квантовую теорию. Андрей сидел молча, слушал, слушал… Потом говорит: «Я понимаю, что вы способный, может быть, и талантливый человек, но я, даже при всем моем архитектурном прошлом, не вижу в этой поэме человека…» А у меня там кванты прыгают с орбиты на орбиту, бред какой-то собачий. Я его понял. Я поэму выбросил. Я многое выбрасывал потом – то, что написал, через неделю мне не нравилось. Сейчас мне говорят: «Зачем ты все выбрасывал?» А потому что стыдно, стыдно показывать такие вещи. Есть стихи, которые нужно уничтожать. И вообще мой принцип: «Нужно оставлять от себя на земле только книжки и скелет, больше ничего». Был период, когда я очень многие тексты уничтожил – сохранял только те стихи, которые попадали в книжки. А зачем, кому нужен мой ученический опыт? Невеликий опыт. Потом мы с Вознесенским однажды в Ялте вспоминали наш первый телефонный разговор, пили кофе в каком-то заведении, я спросил: «Андрей, а как получилось, что ты тогда согласился со мной встретиться?..» Он ответил: «Меня потрясла твоя наглость». О времени Сейчас очень странное время, когда люди равнодушны друг к другу и никому ничего не нужно. А тогда, в шестидесятые годы, все происходило по-другому, поэзия была востребована. Живое, настоящее слово, как ни странно, удавалось услышать именно на поэтических вечерах. Если вы брали в руки в то время толстый журнал или книгу, они настолько уже были выхолощены цензурой, что там практически ничего не оставалось. Читаешь поэта, а он уже прошел через все редакционно-цензурные сита…
Поэтому какое-то свежее слово можно было услышать, только придя на поэтический вечер, где вдруг кто-то неожиданно выходил за рамки дозволенного и говорил какие-то неожиданные вещи.
Стихи Беллы Ахмадулиной «Я поем за Осипа, за Марину…» тогда воспринимались как крамола на фоне тотальной цензуры. Сейчас они просто существуют как факт литературы, но тогда это звучало очень смело! Сейчас в поэзии нет нерва, все пишут каким-то выхолощенным московским язычком. Страсти нет. Есть техника, мастеровитость – многие умельцы так перепастерначат,
перемандельштамят, что диву даешься! Сейчас многие под Бродского пишут, потому что, видимо, хотят Нобелевскую премию получить, идея такая. Увы. Поэт, по-моему, на винтах должен быть, на нерве… Если бы я сейчас был молодым поэтом, я бы сначала изучил всю поэзию 20-го столетия, а потом постарался бы забыть ее и начал бы с самого начала, с нуля, абсолютно с нуля, забыл бы все, что знал, и сложил бы, если получилось, какую-то свою эстетику. Я жду нового поэта, который придет и скажет слово, которое меня потрясет и будет напитано всей культурой прошлого. Я просто очень хочу этого! Я думаю: мы дождемся нового поэта. В начале века. Ведь начало века не сейчас, истинное начало – в 10-м году. Я уверен, что XXI век по-настоящему начнется в 2010 году, а сейчас мы дожевываем, доедаем все старые философские идеи в поэзии, футболе, где угодно. Кстати говоря, XX век начался в 1910 году, со смертью Веры Комиссаржевской и Льва Толстого. Так считают очень многие. О ПЕН-клубе Я стал генеральным директором ПЕН-клуба по рекомендации Анатолия Наумовича Рыбакова. Меня избрало общее собрание на вполне законных основаниях. А вступил я в ПЕН-клуб в 1987 году в Чикаго, когда полгода был на международной программе среди 30 писателей со всего мира. Когда вернулся в Россию, здесь ПЕН-клуб тоже открылся. В 1994 году мне предложили возглавить эту работу. Работа ПЕН-клуба, она такого рода, что порой не подлежит широкой огласке… Я люблю свою работу. Делаю свое дело, потому что не могу его не делать. Это нужно прежде всего мне самому. Существует немало людей, спасенных Русским ПЕН-клубом. Назову только одно имя. Василь Быков. Когда у него начались трудные дни в Белоруссии, он обратился ко мне. Я договорился с Финским ПЕН-клубом, и они пригласили его к себе. Четыре года он по нашей протекции жил в Хельсинки, потом же устроил его через моих коллег в Германию, потом в Прагу. Я вам скажу, что
это очень сложная – отчасти дипломатическая! – работа, но, конечно, никакая не шпионская работа. В начале 90-х некоторые бывшие республики СССР выдавливали из своих стран инакомыслящих, там война шла, и они многих журналистов и писателей-демократов просто выталкивали оттуда. А куда им идти? Всегда бежали за правдой в Москву, но и тут они были практически никому не нужны. Мы помогали. У меня дома ночевали люди... Когда я начинал свою работу в ПЕН-клубе, мы с Битовым (Андрей Битов – писатель, президент Русского ПЕН-клуба. – Е.С.) выпили бутылку
водки у него на кухне, и он мне сказал: «Саш, давай так – там, где человек, там, где журналист или писатель, мы там будем, и не с белыми руками, а посмотрим, что там происходит. Если надо будет – будем помогать». ПЕН-клуб – это не просто творческая организация. Она еще занимается тем, что помогает другим. Помогает собратьям по творческому цеху. К сожалению, ПЕН-клуб стареет. Нужны молодые талантливые честные люди, это просто необходимо. В понедельник, 4 декабря 2007 года, он провел заседание ПЕН-клуба. Говорил о том, что времена застоя в нашей стране вернулись, о том, как трудно сейчас дышать, жить и выживать
писателю, о роли ПЕН-клуба в сложившей политической ситуации. Говорил о том, что
нужно принимать в наши ряды молодых писателей. Саша в футболе был нападающим и полузащитником, а в жизни – защитником. Защищал писателей. Быков, Витухновская, Пасько… Кто сейчас будет защищать писателей? Кроме Господа Бога, они больше не нужны никому. Вечная тебе память, мой дорогой и великий друг Саша Ткаченко.
Пусть земля тебе будет пухом.
Евгений Степанов
писатель, издатель.
Независимая газета 21.02.2008
Фото предоставлено издательством
«Вест-Консалтинг»
материалы: НГ-ExLibris© 1999-2007 Опубликовано в
НГ-ExLibris от 21.02.2008 Оригинал:
http://exlibris.ng.ru/kafedra/2008-02-21/4_football.html
|
