Крымчаки. (О быте крымчакской семьи конца XIX – начала XX вв.) Давно это было. Были у нашего племени свои праздники и обычаи. В старину их отмечали. Семья была абсолютно безбожная. Вот пасха. Чистили и мыли все. Вываривали в семи щелоках медную посуду. По возможности детям делали кое-какие обновки. Вечером вся семья собиралась за столом. Отец облачался в белое с полосами покрывало, доставал какой-то талмудик и, пародируя молитву, бубнил что-то себе под нос, то повышая голос, то понижая его. Дети хором скандировали. Получалось нечто вроде «мамины штаны голому Гозе». Всем было весело. Затем мама надевала белый шарф, открывала настежь двери, чтобы вошел Илья Пророк. Мы ждали. Илья Пророк не входил. Из двери дуло. Подождав еще немного, мама закрывала двери; начиналась трапеза. Рюмка вина для Ильи Пророка оставалась нетронутой. В этот день готовили детям подарки, каждому мешочек с восточными сладостями: рахат-лукум, хурма, каштаны, инжир, фисташки, орехи, мандарины или яблоки, какие-то сладкие стручки (названия не помню) и белая халва с орехами, теперь такого лакомства не делают и секрет его знают немногие.
Все это было замечательно. К ужину мама готовила «локма», нечто вроде маленьких пончиков, залитых медом и обсыпанных орехами.
На каждый день недели было назначено определенное кушанье. В пятницу пекли пироги из слоеного теста с мясом, так называемый «пастель», и пирожки «чоче». Я как старшая должна была постоянно находиться при маме и ей помогать.
Одно время выпекали в русской печи хлеб на неделю. Но тут же, чтобы накормить нас, стоявших возле печи, как голодные галчата, разинув рты, мама наскоро лепила хлебцы, пекла их на поду; горячие, разрывала (разламывала) руками, мазала маслом и наделяла своих родименьких деток. Получив по куску, детвора разбегалась. Хлебцы эти назывались «птэ». Они были похожи на восточные лаваши. Тогда наша мама была здорова. Давно, давно это было.
Были и совершенно дикие обряды и обычаи. Например, если кто-либо из детей простудится, заболеет, лечили по-знахарски. Самого маленького детеныша, «ангельскую душеньку», заставляли помочиться в чистую посудину, наливали в рюмочку и, покрутив над головой, прошептав заклинания, давали выпить больному. Это «помогало» от «сглазу». Корень всех заболеваний.
Запомнились некоторые заклинания, которым учила мама. Особенно боялись «дурного глаза», «сглаза». В этих случаях на татарском языке следовало произносить скороговоркой, чтобы у недоброжелателя «вылезли глаза». По-русски звучало так: «Пусть коза чихнет» (Эчкы чюшкырсын).
Или, если боишься бродячей собаки, то достаточно к ней обратиться со словами, чтобы она шла по стопам Авраама и Исаака, а не за испуганной девочкой. Собака слушала, но, видимо, этой дороги не знала и продолжала плестись сзади, жадными глазами глядя на хлеб, купленный в лавке.
В ругательствах всегда фигурировала «черная земля» – тартарары, куда следовало (предлагали) провалиться провинившемуся («карьер» или «кара топрах»).
Живали у нас и животные.
Был ослик, на котором возили воду, была коза. Принесла она белого козлика, забавного-презабавного. Прыгал он по крышам, дети играли с ним, а подрос – зарезали его на кушанья. Дети плакали, и никто ничего не ел.
Во время голода была корова, благодаря ей семья выжила. Во двор привозили целую мажару сена – огромный стог. До чего же это было душистое сено! Мальчишки, конечно, тут же устраивались на ночлег. Рано утром корову выгоняли в стадо. По улице животных шло много. Почти в каждом дворе они были. С заходом солнца они возвращались, и каждая знала свой дом, свои ворота.
Так как я всегда всего боялась, я пряталась за калиткой, сидела на корточках и смотрела в щелку. Не дай бог увидит меня корова! Потом появился теленочек. Он родился зимой. Его сразу занесли в дом, положили на солому возле печки, вскоре он встал на ножки, пил молоко из бутылки. То-то было детям радости! Такое трогательное коровье дитя!
Бабушка
Особенную радость доставлял нам приезд бабушки. Жила она в Карасубазаре (нынешний Белогорск), имела семью. Звали её Орапай (тетушка Оля). Было у неё шесть дочерей и пять сыновей. Сиротой выдали её замуж за низенького человека, столяра. А бабушка была высокая, худая, с длинным лицом и длинным носом, некрасива, но очень добрая и сердечная женщина.
Дети ее обожали; был для нас истинным праздником ее приезд. Была она неграмотна, не знала русского языка, говорила по-татарски (см. примечание). Мы отлично понимали друг друга. В семье у нас говорили по-русски, только родители иногда «перебрасывались» по-своему. Мы кое-что понимали. С бабушкой говорили на русском языке. Отвечала она нам по-татарски.
Была она, по-моему, похожа немножко, как и бабушка Олега Кошевого (Фадеев, «Молодая Гвардия»), на Данте Алигьери.
Ах, не летали в ту пору по поднебесью быстрокрылые АНы и ИЛы, не мчались по шоссейным дорогам троллейбусы и такси, а нанимали какого-нибудь Ахметакая и тащились в телеге целый день по степи на солнцепеке из Феодосии в Карасубазар и обратно.
Заслышав колокольчик, детишки мчались на угол встречать бабушку, они бежали впереди и за телегой, кричали на всю улицу. И бабушка торжественно в сопровождении всей босоногой свиты входила в дом.
Одевалась бабушка по-старинному. Носила косу, повязывала голову «шелковаем», цветастым платком, особым способом, за уши, узелком кверху, а концом – углом сзади прикрывалась коса.
Татарки, болгарки, гречанки тоже так повязывали платки. Кофта, длинная юбка, неизменно передник и, если было, ожерелье из монет. У горла – самые маленькие, на груди – самые большие. Богачки носили жемчуга. Много, много ниток вокруг шеи. До 20 и больше.
Руки у бабушки были натруженные, узловатые, с набрякшими венами, пальцы сухие, обтянутые темной кожей. Обычно она приезжала на очередные мамины роды. В ту пору всё это происходило в домашних условиях. Нас всех загоняли в кухню, стелили войлок на пол, укладывали вповалку; я, как всегда, пряталась за шкафчик от страху.
В доме была суета, кипятили воду, бегали взад-вперед взрослые, но особенного шума мы не слыхали. Видно, не так уж трудно мы доставались маме, а было нас у неё много: 9 человек. Утром нам объявляли: родился братец, родилась сестрица. Мы входили в спальню, нам показывали новорожденного. Бабушка пекла нам вкусные коржики с маком, варила ведерную кастрюлю «шорвы» – постного супа из рябой фасоли с лапшой. Эта большая медная посуда без ручек называлась «сан». Крышка была выпуклая с узорами. Готовили и другие национальные блюда. То-то было радости!
Радость без конца.
Было мне 5–6 лет, когда уехали мы с мамой и двумя малышами к бабушке на свадьбу одной из дочерей по имени Пырва (Полина).
Запомнила двор, мощенный булыжником, посреди огромное тутовое дерево. На нем висели желтоватые коробочки шелкопряда. Внутри было нечто ватное, шелковистое.
В грязном хлеву жила «сыгъыр» – корова. Во всем дворе и на улице нестерпимо пахло навозом. Бабушка сбивала масло в высокой деревянной кадке длинным пестом. Смотрите картину Михая Мункачи (1884-1900 г.г.) «Женщина, сбивающая масло» (1872-1873 г.г.). Это её портрет.
В доме было 2 комнаты и кухня с русской печью. К свадьбе выставлялось все приданое. На вешалках висели платья, кофты, платки, шарфы. На столах было разложено бельё: одеяла, подушки, посуда: тазы, горшки и пр. Каждый мог оценить, потрогать, полюбоваться.
Помню: в углу стояли кадки для соленья, ухваты, кочерги, веники, лопаты и прочее хозяйственное добро. Что ж, это совсем неплохо. Было интересно.
На свадьбе мама немного задержалась и боялась возвращаться домой.
Провожать ее поехал дядя, старший брат. Приехали мы утром. Отец был взбешен, он не хотел пускать нас в дом. Дядя пошел его уговаривать, а мы в телеге жались и ждали. Наконец нас впустили. Однако!
Вот его патриархальная деспотическая мораль: «Ты, женщина, ты – раба. У тебя есть повелитель – муж. Знай свое место и не дыши!».
В 1919 году грабили бандиты. Были они всех мастей: белые, зеленые и пр. Бабушка с детьми спряталась в стогу сена. Дедушка остался дома. Он протестовал. Бандиты убили его.
Они долго рылись в доме (что там было?), шныряли в сарае, прокалывали штыками и саблями сено, но бабушку и детей не задели – не нашли.
После гибели дедушки продала она свой домишко, переехала в Симферополь.
От голода умер ее сын, нуждались как все; жила у нас в «няньках» ее младшая дочь, немногим старше меня, тетя Сима (Сме). Жила я у бабушки, будучи студенткой. Была она уже стара, но неизменно добрая и сердечная. Исходило от нее какое-то настоящее человеческое тепло. Погибла она вместе со своими детьми и внуками в период оккупации в 1942 году.
Есть прекрасная картина французского художника Луи Ленера (1593-1648) «Посещение бабушки» (1640 г.). Это именно наша семья. Это сидит бабушка, я стою возле нее. По другую сторону сидит мама с малышом, на низенькой скамеечке – другая малышка. Впереди стоят три мальчика разных возрастов. Один из них играет на свирели. Чудесные лица. Когда познакомилась с этой картиной, была поражена этим сходством. И сколько воспоминаний будет во мне.
Ева Пиастро Примечания: Воспоминания Евы Марковны Пиастро (ныне покойной) написаны до того, как были проведены серьезные филологические исследования учеными Российской академии наук, доказавшие, что язык крымчаков – не диалект татарского, а самостоятельный тюркский язык – крымчакский. События, описанные в мемуарах Е. Пиастро, относятся к двадцатым годам прошлого века. "Кърымчахлар" (Крымчаки) №1 2005 г. Опубликовано на сайте www.agatov.com 5 марта 2008 года
|
