Большую часть своей жизни Борис Маркович Пурим прожил в Евпатории, а родился, как и все крымчаки в Карасубазаре в 1911 году. Он был старшим сыном в семье, и при рождении получил, кроме официального имени – Исаак,  второе имя Борух (первый, старший). Так и закрепилось за ним на всю жизнь два имени Борис и Исаак. После Революции отца Бориса Пурим - Маркуса лишили «права голоса» из-за того, что он в Карасубазаре держал собственную кофейню. Эта кофейня закрыла дорогу детям Маркуса в институты и техникумы. Борис Маркович всю свою жизнь проработал портным, а во время Великой Отечественной войны защищал Крым от немецко-фашистских оккупантов.  Вернувшись в Евпаторию, Борис Маркович  работал портным, интересовался историей, свободно говорил на турецком, крымскотатарском и крымчакском языках. Он знал много крымчакских сказок, рассказов, историй. Сидя за швейной машинкой, Борис Маркович частенько пел грустные крымчакские песни,  песни  расстрелянного народа. Сегодня, В Евпатории по традиции крымчаки отметят День рождение Бориса Марковича Пурим, а "Крымский аналитик" публикует сегодня рассказ Марка Пурима "Единственный бой", посвященный Борису Марковичу Пурим, и несколько песен в исполнении евпаторийского портного на крымчакском языке. Записи эти были сделаны в семидесятых годах прошлого столетия на бытовой аппаратуре и могут представлять интерес крымчакам и тем, кто изучает историю и фольклор одного из самых малочисленных народов мира крымчаков.

Единственный бой  
      
Крымчаки. Для каждого крымчака история народа – это, прежде всего история его семьи. Трагическая и несправедливая. В 1984 году мне впервые удалось опубликовать в городской газете «Евпаторийская здравница» короткий рассказ о моем отце. Назвал я его тогда  «Единственный бой». В восемьдесят четвертом моей дочери был всего лишь год. Сегодня – она уже взрослый человек, писатель и журналист, и  сама пишет рассказы и стихи. А я решил  вернуться в прошлое, чтобы  рассказать о трагедии расстрелянного народа. В основу этого материала положен рассказ о моем отце «Единственный бой».

Все мы выросли из сказок и легенд. В детстве отец каждый вечер рассказывал мне о смелых воинах и лютых врагах земли крымской, о злых кочевниках и мудрых горцах. Но о чем бы ни была сказка, она всегда заканчивалась победой добра над злом. Верх одерживал всегда не колдун, не богатей, не хитрец, а маленький человек, бедняк, горемыка. И помогали ему любовь к земле своей и преданность людям.

А когда я подрос – отец стал рассказывать о войне. Для меня война в то время была чем - то вроде сказки. Далекой и нереальной.

А теперь моей дочери год, и скоро я ей тоже начну рассказывать сказки и истории ее деда. Мне трудно сейчас представить, как до войны на евпаторийской набережной собирались молодые люди, заводили патефон и ставили на вращающийся диск пластинки  с джазом Утесова. Они купались в море, загорали и радовались жизни,  влюблялись, ревновали, совершали ради любимых безумные поступки.  И ничем не отличались от нас юношей семидесятых.

Мой отец  был  старшим в семье и по  крымчакской традиции носил имя  Борух  - Борис,  хотя в документах ему при рождении записали другое имя Исаак. Так и прожил он свою трудную жизнь под  двумя именами. Для друзей и родных он навсегда остался  Борисом, то есть первым, старшим.

В финскую войну его младший брат Шура  проходил действительную службу в армии, сейчас ее называют «срочной»,  и из Крыма был отправлен  на фронт. Родные были уверены, что он  вернется целым и невредимым, и не представляли, что пришлось пережить молодому пехотинцу. Оставшийся в живых его товарищ потом рассказал, отцу, как погиб  Александр Пурим.

- Мы сидели вдвоем в окопе, когда пришел командир и приказал устранить повреждение телефонной связи. Лес простреливался  снайперами, поэтому задание выполнить не удалось. Пуля Александру попала в сердце и прострелила комсомольский билет.

Отец не решился рассказать матери о гибели брата, он боялся, что она не перенесет этого известия. Прятал  газеты,  в которых писали о его последних минутах жизни. Но скрыть правду не удалось. Роковое письмо со словами сочувствия отправила в Крым жена комиссара. В конверт была вложена и статья  фронтового корреспондента о его гибели. Когда один из братьев отца вошел в комнату,  моя бабушка лежала без сознания, а на столе распечатанное письмо. Через два дня она скончалась в больнице.

Много лет спустя, мне удалось отыскать эту заметку в одной из книг, посвященной моему дяде. На комсомольском билете № 8320697 фотокарточки нет. Его вручали в прифронтовой обстановке, и, видно, некому и негде было снимать нового комсомольца.

Новый билет, в обложке, от которой еще пахнет, свежей типографской краской, ты заботливо вложил в самодельный футляр. Для футляра использовал первое, что попалось под руку: коленкоровый переплет исписанной общей  тетради. Так и берег его на груди, и не было силы, которая могла бы разлучить тебя с ним.
Маленькое отверстие и две вмятины на самодельном футляре. Мы знаем, это следы  разрывных пуль.

В том же кармане гимнастерки – крохотный жестяной медальон. Внутри  - записка. Ты набросал ее крупным почерком, ты торопился, и не все  можно разобрать в ней:  « Группа крови – вторая. Если я погибну, я уверен, что мои братья добьют…»  (Ты писал в спешке, перед наступлением, и невозможно разобрать одно слово.)

«Да здравствует СССР!»

Мы не разобрали одно слово, но мы знаем все,  что, ты хотел написать. Ты прав в своей уверенности, -  ни одного белого гада мы не оставим в живых!  Как знамя, поднимем мы твой прострелянный билет, бесстрашный комсомолец,  дорогой боевой товарищ,  и нет силы, которая смогла бы заставить нас нарушить наше слово».

О моем дяде во время финской кампании писали, как о герое, а его обагренный кровью комсомольский билет поместили в музей. И никто в те дни не вспомнил, что Александр  Пурим был сыном «лишенца» и, несмотря на свою рабочую специальность, считался социально чуждым  элементом  за то, что его отец  Маркус Пурим во времена НЭПа занимался торговлей и арендовал постоялый двор в Карасубазаре.

Сын лишенного права голоса Маркуса  Родине понадобился после смерти

А в сорок первом, в первый день войны, мой отец со своими братьями пришел к военкому: «Запишите добровольцем!» Мирный портной – невысокого роста, с огромными навыкате глазами – просился на фронт. Он умел шить, но не умел стрелять. Он ловко орудовал иголкой,  и  совсем не умел рыть окопы…  Он был сугубо штатским.

В дни ожидания отправки на фронт отец учился стрелять, ползать по-пластунски и бросать гранаты и очень жалел, что наукой этой не овладел в детстве.

А сестрам в Евпаторию писал: «Перекоп не сдадим!». И на вопрос, нужно ли им эвакуироваться из Крыма ответил коротко: «Поступайте, как все». Военный цензор все равно бы не пропустил «паническое письмо» с фронта.

Вначале они охраняли берег. Командование опасалось, что фашисты с моря высадят десант. А потом от черноморского  берега – шли пешком к Перекопу. На рассвете их построили по отделениям и в полный рост подняли в первую атаку. Было голое поле, без холмов, без домов. Где – то там, вдали, укрепились фашисты.

Под ногами у сержанта Середы рванула мина, она разорвала его надвое, вторым шел пулеметчик Кривоносов, третьим  - друг отца Саидов. Осколок попал ему в горло – и из обнаженной артерии струей била алая кровь.

Шестым шел отец. Осколки ударили в каску и руки…

В те минуты  он повторял заученные на всю жизнь строки из книги о своем брате:
«…Если  погибну, я уверен, что мои братья добьют…».

А потом появился фашистский танк, отец стрелял в него…  из трехлинейки.
 
Слезы заливали глаза. Он обещал  сестрам, что Перекоп  фашисты не возьмут. Он, маленький портной, обещал остановить врага.
 
А потом, в конце войны, он узнал, что сестры его в муках погибли в фашистских душегубках. И преследовала   отца  всю жизнь  - вина за Перекоп, прорванный фронт и противотанковый ров близ Симферополя, где были захоронены расстрелянные и задушенные крымчаки.
 
В конце войны в сорок пятом отец оказался в СМЕРШе. В Военной контрразведке, название которой звучало вполне определенно: «Смерть шпионам!». Он был автоматчиком, охранял военных преступников, выводил на допросы. Этой «высокой чести» он был удостоен из-за  расстрелянных родственников в Крыму. Армейские кадровики  в СМЕРШ отбирали солдат из тех бойцов, кто люто ненавидел фашистов и их прислужников, у кого были личные счеты с врагом.
 
Отец рассказывал мне,  что нелюди в эсэсовских  мундирах знали о том, что у каждого солдата роты охраны фашисты  в далекой России убили жен, детей, братьев,  сестер,  родителей.
Мне, пацану, интересно было узнать, а пытался ли кто–нибудь из них бежать.
 
- Только один эсэсовец, расстреливавший людей в Крыму.

- И ты стрелял в него? – спрашивал я.  
 
На этот вопрос отец долго не отвечал, но когда я уже сам стал отцом, услышал:
«Тот эсэсовец до суда не дожил. Следователь СМЕРШа  мне говорил, что он расстреливал евреев и крымчаков в Крыму. Я конвоировал  убийцу по улицам немецкого города в тюрьму, когда он бросился бежать. Я открыл огонь из автомата. Стрельбу услышали  проезжавшие мимо пехотинцы. Когда они подъехали, он был уже мертв.

Мой отец никогда не говорил о священной мести врагам,  заталкивавших в душегубки и  расстрелявших  крымчаков. Он был добрым, мирным человеком  и, сидя за швейной машинкой, любил  петь крымчакские песни и рассказывать истории из жизни, расстрелянного народа. И учил он меня  простым вещам: добиваться в жизни всего своими руками, не жульничать, не предавать друзей и не прощать подонков.

А еще он меня просил  написать книгу о крымчаках и о том времени, в котором они жили.

В августе 2006 года моей дочери исполнится двадцать три года. Когда-то я ей рассказывал сказки о смелых и справедливых людях, о добрых и сильных воинах земли крымской, о своем отце и о единственном бое… огромной войны…

Марк Пурим,
2006 г.

Комментарии

Добавить новый Поиск

3.25 Copyright (C) 2007 Alain Georgette / Copyright (C) 2006 Frantisek Hliva. All rights reserved."