|
От рук фашистов погибли восемь моих двоюродных братьев и одна сестра. Им тогда было от годика до 14-ти лет.
Воспоминание о раннем детстве: какие-то обрывки, связанные между собой, мамой, папой, бабушкой... Припоминается, девчушка 4-5 лет в белом, лёгком платьице с завязками-бантами на плечах. Она знала, что нравится взрослым и от этого чуть-чуть, не сознавая этого, баловалась, кокетничала. Её останавливали знакомые на улице, когда гуляла с мамой, просили спеть песенку, что она делала охотно, потому, что после этого её всегда угощали пирожным. Её баловали потому, что её отец – старший сын бабушки, его братья и сёстры, уже почти взрослые люди, а она одна, первая внучка, первая племянница, ухоженная мамой. Но больше всего в памяти сохранился бабушкин двор – большой, как бы разделённый на две части, многонаселённый, многодетный, таинственный, весёлый и голодный. Я помню комнату бабушки, длинную, полутёмную с двумя кроватями и столом, печку и особенно духовку, потому, что в ней иногда можно было найти что-то вкусненькое. Обычно я забегала в комнату с пародией на песенку, которую сама сочиняла на ходу, вроде: «Бабушка жи-жи-жи, я хочу жи-жи-жи, сладкого варения», открывала заслонку духовки (единственное доступное для моего роста место), а затем и саму духовку и брала то, что находилось – джем, варение, халву.
Бабушка была большая мастерица всё это делать сама к большому празднику. Но чаще всего там лежал кусочек хлеба и сахар. Разрешение «хозяйничать» девчушка получала на ходу.
Я помню, с одной стороны от бабушки, жила тётя Маня – невысокая, рыженькая женщина с тремя взрослыми сыновьями. У них было пусто в двух комнатах, но зато стояли на столе часы, которые играли мелодию. Два её младших сына часто играли со мной: подбрасывали вверх или садили на шею и катали по двору. Потом семья уехала в Севастополь, и я была у них день-два в гостях, уже перед самой войной. Сыновья работали, и я кажется, почти их не видела, да и к тому же заболела. А в их комнатах поселилась семья Мышлем – сам сапожник, много голодных, непомерно худых в лохмотьях детей. Но запомнился старший − Моська, высокий, чёрный, старше меня лет на 5-6. В 1937-38 годах их отец за какой-то анекдот был посажен. Дети ещё больше голодали, и Моська нашёл какую-то работу. Он был настоящим пролетарием, ненавидел фашистов, добровольно, мальчишкой бежал из города и добился, чтобы его взяли в армию. Воевал, как говорили, дослужился до звания полковника. Сейчас живёт с семьёй в Крыму.
Справа от бабушки жила Александра Ивановна – полная, пожилая женщина с мужем. От неё всегда пахло чем-то вкусным, сдобным. Иногда она выносила на терраску горячие булочки. Её муж – нелюдимый, седой человек почти не выходил во двор. Их комнаты, не исследованные нами, были полны тайны. Там всегда чувствовался достаток, сытость. И лишь однажды, Александра Ивановна позвала нас к себе в дом, усадила за стол, угостила чаем с роскошными булочками и после этого быстренько нас выпроводила. Мы не ошиблись. Все комнаты (в те времена неслыханная роскошь) были убраны коврами, мебелью, посудой.
Напротив - жила бабушкина дочь – тётя Соня с мужем, дядей Исааком Бахоровым и свекровью – худой, сварливой и жёсткой женщиной, вечно в чёрном, с отвислыми от тяжёлых серёг, ушами. Я припоминаю свадьбу в этих комнатах, а затем как они устраивались ...
Во дворе жили Бебка Блох с матерью и двумя старшими братьями, семья Ашкенази – вечно голодные дети и их мать с очень белой кожей, белыми, вьющимися волосами, с больными венами на ногах, и их отец, больной туберкулёзом. Трое детей жили в этих комнатах, выход из которых был во двор и на улицу. Одна дочь старшая, другая Сонечка, моя сверстница и Моська – ровесник моего брата, Володи.
Рядом жили Гольдберги – самые зажиточные во дворе, с маленькой девочкой. Мне нравился этот двор и потому, уже позже, я пропадала там с братом в летние каникулы с утра и до вечера. Мы – я, оба Моськи, брат, иногда Соня и Яшка Бахоров, исследовали все ямы, закоулки, облазили деревья, росшие возле туалета потому, что на них созревали «самолётики», играли в длинном сквере около дома, за которым находились казармы, кружили у военной церкви, от которой начиналась эта улица – Военная. Забывали о еде, о времени. Остановить игры могла только рука бабушки или крик матери, чтобы пойти в свой двор, помыться, выпить стакан молока и заснуть мгновенным сном .
Я помню клуб крымчаков, сначала на улице, что ведёт в гору (с другой стороны казармы), тесный, но с большим, белым роялем, а потом подальше, недалеко от пассажа, с большим залом, где люди без конца смеялись. А на сцене говорили, пели, играли мой папа, тётя Соня, мой дядя Илюша. А потом был другой клуб – Дом учителя, где бабушка днём мыла полы в зале, фойе, в библиотеке, а вечером сидела у импровизированного буфета и торговала лимонадом, пирожными, печением, конфетами.
Я помню дом, в котором мы жили: двухэтажный, тёмную комнату, окно, которое выходило на длинную веранду, и тревожные лица отца, матери, бабушки, потому что здесь лежал мой крохотный братишка Вилька (наречённый именем Владимира Ильича Ленина – ВИЛя) и сильно болел. Но мною эта беда не воспринималась. Я играла в куклы, в жмурки, в догонялки, рвала цветочки и наслаждалась жизнью. Помню, как вместе с бабушкой ездила в какой-то город, где лежал какой-то беспомощный старик, какой-то зелёный двор, где меня одновременно ужалили в плечо две пчелы, и я сильно ревела, потому что это было больно. Это было обычное безмятежное детство. Девчонку любили, и ей больше ничего не нужно было.
МОИ РОДСТВЕННИКИ В родстве всех, кто меня окружал, я стала разбираться позже. Не сказать о них нельзя. Это люди, которые оказали определённое воздействие на моё воспитание, люди честные, трудолюбивые и, несмотря на невзгоды, голод, никогда не унывающие. Тётю Соню – сестру папы, я смутно запомнила невестой, а потом почти всегда обременённую детьми, деспотичным мужем и злой старухой – свекровью, которая больше молчала, а каждое произносимое ею слово оказывалось жалом, ранившим душу. Тётя Соня, как и бабушка, человек мягкий по натуре, безропотно переносила тяготы своего замужества, потому что в те годы в силу традиций жене нельзя было перечить мужу. У них были дети – сын Яша, потом родился Пинхас (ему дали имя деда, мужа бабушки). Потом родилась внучка у бабушки – Верочка. Дядя Исаак, человек неразговорчивый, находился под влиянием своей матери, работал в порту. Но иногда я видела его весёлым. Он участвовал с тётей Соней в спектаклях. В 1941 году, в конце лета, у них родился четвёртый ребёнок. Но 31 августа мы уехали, и больше их я никогда не видела. Нам рассказывали, что когда немцы объявили всем крымчакам явиться, они пришли туда всей семьёй – спрятаться, уйти не было никакой возможности. И вот почему. В 1939 – 40 годах во дворе у бабушки появились новые жильцы – Прокопьевы. Они поселились рядом с тётей Соней. Он, она, её горбатая сестра Дунька и девчонка – невзрачная, забитая. Она никогда не играла с нами, её родители ни с кем не общались во дворе. Но когда пришли немцы, Прокопьев стал полицаем, а его жена и Дунька занялись переустройством. Они наговаривали на соседей, беззастенчиво, среди бела дня перетаскивали от них и наполняли свою квартиру столами, стульями, коврами, посудой. Так были убиты Александра Ивановна и её муж. В тот день, когда немцы объявили о необходимости явиться, тётя Соня со свекровью и четырьмя детьми пришли в назначенное место. Всех их расстреляли. О дяде Исааке, я слышала, будто он воевал в горах и, видимо, погиб.
Дядя Илюша, брат папы, был жестянщиком, учился в вечерней школе, потом женился на тёте Кате и перешёл на завод в бухте Двухякорной. Помню, их доставляли на работу и зимой, и летом катерами, и он очень мучился от качки. Это был добрый, очень умный, толковый человек, дальновидный. Когда он привёл свою невесту – Катю, работавшую с ним в гараже, а потом учительницей, в дом, то приняли её по-разному. На то были свои причины. Тётя Катя была весёлой хохотушкой, украинкой. Тогда это было смело, потому что крымчаки из покон веков женились и выходили замуж только за крымчаков. Но она была ласковая, разговорчивая, неунывающая, и бабушка, в конце концов, простила сыну его проступок. С ней сблизилась тётя Соня и Пеня. Зато предрассудки у моей мамы были более сильными. Натянутые отношения так и остались до конца.
Во дворе у бабушки, в самом углу, стоял полуразрушенный пустой дом. Старшие дети часто пугали нас тем, что в нём живут домовые. Однажды мы забрались туда, но тут же выскочили, потому что кто-то из нас услышал нечто вроде воя. Наверное, то был ветер. Дядя Илюша и тётя Катя занялись переустройством этого дома. Им помогали папа, тётя Соня, бабушка, Саша, Пеня. Сообща месили глину, складывали из осколков камня стены, закрыли старой жестью, сложили печь. Получилась большая комната, перегороженная фанерной стенкой. Потом приехала т. Катина мать-баба Тина и превратила с помощью дяди Илюши несколько метров земли с битым кирпичом в зелёный участок. Там росло множество цветов, кустов. Потом она загородила свой дворик от всего двора проволокой и никого туда не впускала, потому что там лежал её внук Виталька – сын дяди Илюши и тёти Кати. Это было в 1934-35 годах. Так мой двоюродный брат Виталий и рос за заборчиком, среди цветов, рядом с бабой Тиной – очень толстой и малоподвижной женщиной. Я помню жаркий июнь 1941 года, дядю Илюшу с папой у нас дома и их тревожный разговор. Будет ли война? Этот вопрос волновал очень многих. И мне было страшно слышать пророческие слова дяди Илюши: «Да. Война с немцами будет и, причём очень скоро». Меня, только закончившей восьмой класс, все эти разговоры немного пугали, но думалось, «скоро» - ещё не сейчас, не в этом году. А через неделю началась война. Немцы стремительно шли на восток, летали над Феодосией в море, далеко раздавались взрывы глубинных бомб, шёл демонтаж оборудования на заводе, где работал дядя Илюша и снова разговоры папы и дяди Илюши о необходимости вывозить из Крыма свои семьи, детей, потому что всё чаще в газетах писалось о зверствах фашистов. Он говорил об упрямстве тёщи и нежелании никуда выезжать, нежелании оставлять вещи, о боязни т. Сони – куда она, беременная и с тремя детьми? О Пени с больной Талкой и т.д. Но перед самой отправкой завода дяде Илюше на ногу упало что-то тяжёлое. Судьба его была решена. Баба Тина не желала оставлять свой дом, свой садик и своё скудное барахло. Тётя Катя не хотела оставлять свою мать, а дядя Илюша не смог в лежачем состоянии проявить твёрдость. Они остались. Это стоило моему любимому, доброму и мудрому дяде – жизни. Его увели немцы. Прокопьевы преследовали всех, живущих во дворе, угнетали своей жестокостью, их желанием «выдать». Так погиб дядя Илюша, а тёте Кате пришлось уйти из дома, прятать сына от людей, наняться на работу в пекарню и трудиться с утра до ночи, чтобы прокормить троих. Когда немцев выгнали из Феодосии, т. Катя с Виталькой и б. Тиной переехали к бабушке в Новосибирск. Виталик рос, учился в школе, закончил авиационный техникум, служил в армии и готовился к поступлению в Московский государственный университет. Тётя Катя работала на заводе имени Чкалова экономистом, потом в гараже. Доживала свой долгий век в Сибири б. Тина. И каждый вечер, раскладывая карты, т. Катя гадала: жив ли её муж – дядя Илюша, выйдет ли в люди её сын Виталий? Карты предсказали только половину. Дядя Илюша был расстрелян немцами, а Виталий с помощью матери, моего отца, бабушки закончил в трудные пятидесятые годы университет, затем аспирантуру при МГУ и стал физиком-теоретиком. Женился на Валерии, растит сына Илюшу. А тётя Катя с бабой Тиной уехали в Симферополь. Папа помог купить ей кооперативную квартиру. Баба Тина умерла, так и не пожив в хорошем, благоустроенном доме.
У дяди Яши судьба сложилась совсем по-другому. Я слышала о нём из уст бабушки: Яша в Москве – строил метрополитен, работает на заводе, видела также коллективные фотографии, где среди других улыбающихся, смеющихся, стоял он. Потом его призвали служить во флот, и бабушка долго прятала красные глаза. Шутка ли? Её сын на Дальнем востоке, в море, на подводной лодке. Но мы получали его фотографии, где во флотской одежде весело улыбается нам дядя Яша. Он был интересен, этот наш дядя. Однажды он приезжал к нам в отпуск. И вот тогда я впервые осознано познакомилась с ним и, кажется, подружилась. Это был очень весёлый человек. Потом, в 1936 году, оказалось, что его как специалиста, освободили от службы и послали в Новосибирск на строящийся авиационный завод.
Дядя Яша работал в Москве дюральщиком, а в Новосибирске он стал контрольным мастером, старшим контрольным мастером, начальником БЦК цеха, который делал обшивку для самолётов. Он женился на тёте Ире, и вскоре к нему уехала бабушка со своим сыном Сашей (Садья) и дочерью Пеней. Так, накануне войны, бабушка, дядя Яша и Саша оказались в далёком тылу, а Пеня ... ей пришлось вернуться в Крым.
Жили мы тяжело, бедно перед войной. И посылки от бабушки – поношенные брюки, пиджаки, рубашки говорили о том, что дядя Яша материально обеспечен превосходно. Первая дочь дяди Яши, родившаяся накануне войны, Алла – умерла. Сын Вадим появился на свет уже в апреле 1943 года, когда в тесной, перенаселённой квартире жили уже и мы – мама, я, Виля (Володя) и Лёня.
Дядя Яша был весёлый, компанейский человек, хорошо пел, был щедрым, великодушным и мягким. Бывало, когда мы собирались все вместе, он так заразительно смеялся, столько пел и танцевал, что каждое застолье превращалось в большой праздник. Очень добросовестный, честный, с высоким чувством долга, ответственности. Его любили в цехе за то, что не кичился высоким (по сравнению с ними) положением, работал наравне со всеми, а то и больше, не унывал, стойко переносил тяготы войны, лишения. Его любили за то, что не пожалеет рубля, десяти для любого в цехе, кто обращался к нему с просьбой. А то и сам отдаст несколько рублей, если видит, что человеку это нужно. Он не записывал эти многочисленные долги, не запоминал их. Но люди, в основном, не злоупотребляли его добротой. Он мог убедить свой аппарат БЦК работать, как положено. А главное, он говорил о том, что должность контролёра такая же важная, как и слесаря, медника, резчика. Он придавал людям уверенность, и даже гордость за свой труд. Он мог в трудный момент отпустить своего подчинённого на день-два (сам за него поработает), чтобы смог тот поехать в деревню, увидеть родных, привезти продуктов. Он мог и потребовать от него такого контроля качества, какой необходим был в те годы особенно. Шла война, завод отправлял на фронт 25-30 самолётов в сутки. Он уходил на работу в 6-7 утра и возвращался к 10-11 часам вечера. Всегда внешне спокойный, с неизменной улыбкой и усталыми глазами. Дядя Яша так и работал начальником БЦК на заводе им. Чкалова до последних своих дней. Умер он от инфаркта в июле 1971 года, и было ему всего 57 лет.
Разница между мной и Пеней (она родилась, когда умер её отец, и имя получила в наследство от него) была небольшой. Это была невысокая, лет восемнадцати интересная девушка, с круглым лицом, добрыми глазами и очень красивыми кудрявыми волосами. Начало и середина тридцатых годов были очень тяжёлыми – голод. Но я не помню её без песни. Её и Сашу. Они пели, шутили, по-моему, всегда. С Пеней я была ближе, чем со всеми, хотя большую часть времени отнимали игры, а потом учёба. Потом, когда она стала старше, от меня что-то скрывали. Но я знаю, что она была в Новосибирске. И знаю, что в неё влюбился какой-то женатый начальник цеха, преследовал её всюду и дядя Яша предложил ей уехать обратно в Феодосию. И цепочка судьбы повела её дальше, к гибели. Она вышла замуж за вдовца, оказавшегося непорядочным человеком, ушла от него, родила дочь – Галочку, мучилась материально и морально (девочка часто болела) и потому осталась в городе, когда пришли фашисты. Пеня долго жила с т. Катей, скрывалась. Её полюбил чех, служивший у немцев, говорят, коммунист-подпольщик. Они часто встречались. Погибла она с ребёнком по доносу.
Саша, Садья – предпоследний ребёнок бабушки. Он старше меня лет на десять. Перед войной переехал в Новосибирск, работал на заводе им. Чкалова, жил в общежитии. После войны переехал в Ленинград. Женился лишь в 34-35 лет, но неудачно. Растёт сын Миша. После смерти Жени (первой жены), женился во второй раз на Хаве (родственница Игоря из Полоцка).
Со стороны мамы у меня тоже было много дядей и одна тётя. Но помню их меньше. Дядя Иосиф был человек партийный, жил с семьёй в совхозе (жена и две дочери). Он стал политруком и погиб под Севастополем. Дядя Саша с семьёй (жена и три маленьких сына) жил с нами в одном дворе. Перед приходом немцев он увёз семью в глубь Крыма и скрывался, как татарин.
Дядя Исаак с семьёй остался в Феодосии. Их долго держали в тюрьме только благодаря тому, что был отличным шапочником. В канун 1942 года во время кратковременного освобождения десантом города, дядя Исаак, тётя Маня, Лазарь, Рахиль и Рита ушли пешком в Керчь, оттуда переправились на Кавказский берег и добрались до Батуми, где жила сестра т. Мани. Мой двоюродный брат, Лазарь, студент Ленинградского университета ушёл добровольцем на фронт и погиб в первых же боях.
Судьба тёти Зины оказалась незавидной. Её муж, дядя Арон, глуховатый, замкнутый человек, ревновал её ко всем. И тётя Зина иногда уходила из дома. У них росли два сына и накануне войны, родился третий. В 1941 году дядя Арон находился в лагере вместе с папой и там, видимо, погиб. Тётя Зина, как рассказывали, вместе с детьми и другими крымчаками пошли к пункту назначения. Так случилось, что самого младшего взяли русские, а т. Зина со старшим, Виктором бежала.
Она жила в глухой татарской деревушке с семьёй дяди Саши. Татарский язык считался родным языком всех моих родных, они прекрасно изъяснялись на нём до поры, до времени. Витя, старший сын т. Зины, мой двоюродный брат, сверстник Володи, был рыжим, в т. Зину, а характером в отца. Парень вспыльчивый. Ему было тогда 13-14 лет. Играя с ребятами, подрался. Во время драки как-то разорвал курточку, в которой были зашиты его подлинные документы. А в них значилось – крымчак. Татары донесли полицаям, немцам. И в тот же день т. Зина, Виктор и вся семья дяди Саши была расстреляна.
Младшим в семье мамы был дядя Миша, комсомолец 20-х годов, член партии, живой, энергичный. По призыву комсомола он пошёл работать на завод и там потерял ногу. Его жена, дети, внуки живут во Львове, а он умер в 1975 году.
Мне скоро 52 года. Из всех сверстников родителей – остался лишь один дядя Саша. Больше никого. Из восьмерых братьев и сестёр мамы: двое погибли от белобандитов в гражданскую войну, трое в годы Отечественной войны, трое умерли в преклонном возрасте. Из шестерых братьев и сестёр отца: трое погибли в Великой отечественной войне, двое умерли. Остался один. На фронте погибли: Лазарь, мой двоюродный брат. От рук фашистов погибли восемь двоюродных братьев и одна сестра. Им тогда было от годика до 13-14 лет, а сейчас было бы по 36-49 лет. Всего война унесла 16 человек. Это только мои близкие родственники. На фронте и в плену потерял здоровье отец, после ранений и контузий демобилизовался Игорь – мой муж и Ваш отец и дед.
Когда была ребёнком, как-то отрешённо воспринимала слова мамы о своём брате – его зарубили махновцы, ни за что, просто так, он заступился за продавца, которому махновцы не уплатили. Теперь, когда погибли близкие и родные мне люди, я воспринимаю всё это совсем иначе.
Вот, перед глазами Лазарь. Он старше меня на 4 года, но я вижу его, как живого, худой, сросшиеся брови, иногда насмешливый лукавый взгляд. После 10 класса учился в Ленинградском университете. На лето приезжал домой. Он мог обливать нас из длинной кишки, мог затолкнуть в тёмный, сырой подвал, мог напугать (в тёмном коридоре выставил пустой арбуз с вырезанными в корке глазами, носом, ртом, а внутри зажжённая свеча), мог покатать на велосипеде.
Витька – Виктор, непоседа и задира, Яшка – толстоватый мальчишка или худенькие, прозрачные Пинаска и Верочка. Они были совсем малышами. Им было бы сейчас за 40, у них были бы свои семьи, дети, работа, дела. Страшно подумать, как пережили они свои последние часы и минуты. МАМА , ПАПА , БАБУШКА
Теперь их нет в живых. Но память сохраняет каждого таким, какими они были в последние годы. Мама – работящая, вечная чистюля, постоянно занятая базарами, магазинами, кухней, обедами, своими внуками и забывающая за всем этим свои болезни, очень тяжёлые.
Маму я считала надёжной бабушкой. Она своих внуков (после садика) кормила, ласкала, баловала.
В 1964 году мама поехала в Цхалтубо, лечить ноги. Оттуда она вернулась больной. Разрослась раковая опухоль. После тяжелейшей операции она прожила ещё 5 лет. Она безмерно мучилась от болей, мучила нас своими подозрениями, бессилием, невозможностью помочь нам. В апреле 1969 года после гриппа и осложнения – воспаление лёгких, она умерла.
МАНЕВИЧ Р. М. (ТОКАТЛЫ) ЧЛЕН СОЮЗА ЖУРНАЛИСТОВ СССР. 1978 год.
Биография автора воспоминаний о крымчаках. Рахиль Михайловна Токатлы родилась 15 ноября 1925 года в семье феодосийских крымчаков: Токатлы Михаила Пинхасовича и Берман Риввы Давидовны. Рахиль Михайловна не успела закончить школу, как началась война. Отец ушёл в ополчение и затем пропал без вести (лишь в 1944 году стало известно, что он попал в плен, а затем бежал). Кроме всего она училась в музыкальной школе (оплата в которой достаточно дорогой) и ей приходилось учиться и подрабатывать бухгалтером в детском саду. Когда немцы подошли достаточно близко к Крыму и существовала реальная угроза захвата города её отец принял активное участие для эвакуации своей семьи вместе с детским садом (в котором мама работала). Об этой эвакуации достаточно подробно написано в её рассказе "Эвакуация". Когда эвакуация детского дома завершилась в 1942 году в районе Ташкента. Затем семья переехала в город Новосибирск (там жил родной брат отца). в 1942 году мама поступила на Чкаловский завод Новосибирска (изготовление боевых самолётов). Мама работала в одном из цехов этого завода контролёром. За военный период была награждена медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". В 1946 году мой отец (бывший блокадник) приехал с военной службы к своему отцу "на-побывку". Они познакомились и поженились. Вскоре отец демобелизовался из армии. Они оба работали на заводе им. Чкалова. При заводе выпускалась многотиражка (заводская газета). Неожиданно открылся конкурс на вакантную должность в ней и мой отец предложил участвовать. Маму приняли в редакцию. На протяжении десятилетий она прошла путь от корреспондента до технического редактора газеты. Закончила школу, а затем и различные курсы повышения квалификации. В январе 1971 года её приняли в союз журналистов СССР. Незадолго до своей болезни и скоропостижной смерти она работала референтом директора электровакуумного завода. 7 мая 1983 года она умерла в возрасте 57 лет.  
|
