 Начало войны я встретил в Феодосии. К тому времени мне было уже 38 лет, была большая семья: жена, старшая дочь Рахиль и двое сыновей Вилька и Ленечка. Работал заведующим Домом культуры крымчаков в Феодосии, ну а так как большая семья требовала гораздо больше дохода, чем давал оклад заведующего, то приходилось подрабатывать – шить и ремонтировать обувь. Медицинская комиссия забраковала меня по состоянию здоровья, но когда фронт подошел к родному дому вплотную – меня взяли в ополчение. Необходимо было срочно решать о том, как спасать семью. И выход был найден. Дочка подрабатывала после школы счетоводом в детском саду, который подлежал эвакуации. Туда же записали в качестве повара жену (она прекрасно готовила) и сыновей Вилю и Леню. Отправка детского садика на пароходе прошла успешно, и я отправился по месту своей службы, т.е. на наш призывной пункт. Выдали форму, оружие обещали выдать на завтра. Из Феодосийских ополченцев была сформирована 320-я стрелковая дивизия. 12 сентября разведывательные группы 11 армии Вермахта вышли к Перекопскому перешейку. Во второй половине сентября немцы прорвались в северную часть Арбатской стрелки. На Арбате феодосийские ополченцы под командованием генерала – майора И.С. Савинова впервые приняли боевое крещение. В ходе боев, в которых приняли первый бой, не хватало даже стрелкового оружия, патронов. После первых боев нашу дивизию перебросили на строительство Ак – Манайской укрепленной линии от Черной балки (в 15 км от Феодосии) до деревни Ак – Манай. А в конце ноября наш взвод попал в плен.О судьбе евреев на оккупированной территории ходили разные истории. Ясно было только одно – я не должен фигурировать в списках, как крымчак. Взял себе имя и фамилию – Муса Дукатов. Трудно передать то состояние, которое владело всеми нами. Голод (кормили раз в день баландой), холод и постоянное опасение, что кто-то выдаст немцам. Периодически бывали внезапные аресты (евреи, крымчаки) людей и их уничтожение. Через полгода одежда на мне обветшала окончательно, и висело, как с чужого плеча. А тут еще вши и прочие болячки. Доходил я и чувствовал, что вряд ли смогу пережить этот год. Выручил неожиданно Еся Коган (мой товарищ по плену). Накануне моего дня рождения он прибежал ко мне и сказал, что завтра будет набор в корпус специалистов (сапожников, портных, столяров и т.д.). Пошел утром в указанное место. Там уже собралось человек 60. Вышел лейтенант – переводчик, и обращаясь к нам говорит: - Портные есть? Выходите строиться здесь. Вышло человек 10. Он обошел строй, отобрал пять человек. – Сапожники есть? Так я попал в «корпус специалистов». Корпус был немного в стороне от общего лагеря. Привели во двор. Нам устроили баню, постригли, выдали чистую одежду. Случайно это произошло 16 мая 1942 года, день моего рождения. Постепенно уходил постоянный голод. И теперь чаще меня беспокоило другое. Вспоминал любимых детей, жену. Где они? Живы ли? Что стало с Илюшей, Соней, Пеней и с их семьями? А тут еще дела у нас на фронте были плохи, знали, что немцы подошли к Волге. После работы занимались, кто, чем захочет. Болтали, играли в самодельные шахматы, карты. После отбоя гасили свет, ложились спать. Но каждый вечер рассказывались разные истории. Дошла очередь и до меня. – Приходилось ли Вам читать Мопассана, Конан Дойля или Дюма? Оказалось, что никто не читал, и не имеют понятия о них. Я рассказал им несколько рассказов Мопассана. Понравилось, смеялись. На следующий вечер опять слово предоставили мне. С общего согласия очередь поломалась, и я в течение 4 недель им рассказывал все, что помнил. Из общего лагеря к нам прибыло 5 человек новичков. Среди них один татарин – Ибрагим. Его взяли работать возчиком. Их вид напомнил мне о том, что и я вот таким сюда прибыл. Их привели в порядок. Дали им баланды, хлеба. Они ели и не могли наесться. Через несколько дней Ибрагим поинтересовался, есть ли здесь татары? Ему сказали, что в сапожной работают двое татар. Когда я попал в корпус, со мной оказался молодой чернявый парень, назвался Якубом Османовым. Он бойко говорил по-татарски. Мы взаимно избегали друг друга. Он мне казался не тем, кем себя называл. Работая в одной мастерской, говорили между собой только по делу, да и то, по-русски. Ибрагим решил познакомиться с нами. Сперва он разыскал Якуба, - дружеского разговора не получилось. Потом он подошел ко мне, стал рассказывать о себе, что он из Бахчисарая, работал возчиком. Стал меня расспрашивать, откуда я, чем занимался до войны и т.п. Вел я себя сдержанно, не понравилось мне такое любопытство. Тревога за судьбу детей не покидала меня. В день рождения Рахили, Вили, Лени я удалялся во дворе, в сторону, подальше от людей, прохаживался и называл именинника самыми ласковыми словами. Жив ли ты, здоров? Увижу ли я тебя? И невольно катятся слезы. Я очень тосковал по семье, по любимым детям, тревожился за их судьбу. Проклинал тех, кто разлучил нас, кто принес столько горя нашему несчастному народу. После серии расстрелов, проведенных в лагере, выявленных крымчаков и евреев, я задумался о своей судьбе. Уже более года я жил в одной комнате со старшим по корпусу Н.Д. Донцовым. Знал его взгляды, глубоко верил ему, мы стали друзьями. Я сказал ему, что хотел бы поговорить с ним наедине. – Николай Дмитриевич! – Начал я. – Я не тот, за кого себя выдаю. – Знаю.- Ответил он. – Как это знаете? Почему Вы так решили? – Я тебе скажу больше. Не только я, но и все кто живет в нашей комнате, уверены, что ты не Муса Джалиль. Мы обратили внимание на твою речь, произношение, культуру, поведение. И поняли, что Вы не татарин. Но если Вы решили прикрываться этим именем, скрывать свою национальность, значит, к этому были причины. Вы не должны нас опасаться, от нас беды не будет. Мы Вас уважаем и готовы прикрывать и дальше. – Все услышанное мною было поразительно. Все в комнате знают и никогда, не единым намеком не дали об этом знать. – Хорошо. Я верю Вам полностью. Дело в том, что если попаду в лапы абвера, я не хочу чтобы они знали, что я из Феодосии. А Вы из Перми. Расскажите мне об этом городе все, что знаете. – Это конечно можно. Но лучше, если я расскажу тебе о селе, которое находиться в 25 км от города и там живут татары. Так, в течение двух недель он меня знакомил с городом и селом. И еще мы договорились, что если кто-то из нас останется в живых и на свободе – сообщит родным. Адреса мы выучили наизусть. Не помню. Началось ли это в конце 1943 года или в начале 1944 – немцы сделали высокую ограду из камыша вокруг ям, где были захоронены военнопленные. Умирали от голода, болезней, побоев, расстрелов. Умирали ежедневно 50 – 60 человек. Когда закончили делать ограду – стали жечь труппы. Эту работу выполняли смертники. Смрад и чад стоял не только над лагерем, но и соседним городом. Немцы заметали следы преступлений. Там, в могилах были тысячи загубленных жизней. Так продолжалось несколько недель. Как-то утром нас разбудили, построили и дали команду: шагом, марш! Где-то близко гремели взрывы. Это немцы взрывали заводы, фабрики, дома. Стало ясно, что мы уходим из Николаева. Так, нас этапом довели до города Рени (Молдавия). Здесь опять развернули лагерь, где мы пробыли несколько месяцев. А потом нас опять погнали дальше, на Запад. Шли уже по Румынии. Нашу колонну окружила большая группа конвоя с собаками. День, 25 августа 1944 года клонился к вечеру. Нам сделали привал около колодца. Рядом остановилась какая-то немецкая часть. Шум, крики, толчея. Мне, этот момент показался очень удобным для побега. Я подошел к Н.Д. Донцову и шепнул ему, что попытаюсь убежать. Он пожелал мне успеха и сказал, что на перекличке перед дальнейшим движением – прикроет мое отсутствие. Я медленно шел к колодцу с флягой. Набрав воды и не видя ничего тревожного, направился к массиву кукурузы, как бы «по нужде». Вошел в массив, оглянулся – не идет ли кто следом. Нет. Все спокойно. Я пустился бежать. Сердце колотилось, точно собиралось выскочить. Хоть бы скорее начало темнеть. Казалось, время остановилось. Наконец, стало совсем темно. Нарвал листьев кукурузы для подстилки и лег. От волнения, от прохладной ночи – почти не спал. Утром я обследовал свое «хозяйство». Выбрал наблюдательный пункт, где можно было следить за движением по шоссе. Ел сырую кукурузу и запивал водой, которую набирал ночью из колодца. Так продолжалось пять дней. На кукурузу уже и смотреть не мог. Решил добраться до ближнего хутора. Я вышел на шоссе и вдруг, из-за поворота вышли грузовые машины с солдатами. Я замер, как вкопанный. Вроде не немцы. Разглядел на пилотках красные звезды. Свершилось! Я среди своих! Я не мастер слова, чтобы описать свое тогдашнее состояние. Все во мне ликовало, хотелось петь, плясать от радости, хотелось обнять этих бойцов, принесших мне жизнь, свободу, надежду. Точно на крыльях летел я в Браилов, в Особый отдел. Прошел проверку, и я в Запасном полку. Получил красноармейскую книжку, обмундирование. Узнав номер полевой почты, я написал письмо в Новосибирск. Но недолго я прослужил в этом полку. Этапы под конвоем, голод, постоянное напряжение в плену подорвали мое здоровье. Я заболел и был отправлен в госпиталь. К тому же меня трепала малярия. Пролежал в госпитале месяц. Однажды, помогая составлять ведомость для писаря, я наткнулся на фамилию Якова Гурджи. Ведь это же крымчак! Надо с ним повидаться. В Феодосии, среди друзей был Яшка Гурджи (большой) и Яшка Гурджи (маленький). Отцы наши были неразлучными друзьями. Вышел в коридор и спрашиваю: Кто здесь Яков Гурджи? Ко мне подошел Якуб Османов, татарин, с которым вместе работали в сапожной мастерской в корпусе специалистов и избегали друг друга. – Дукатов! Это ты? – Я такой же Дукатов, как ты Османов! – Обрадовались встрече. Признались, что там, в плену, подозревали друг друга, боялись себя выдать. Оказалось, что по пути в Германию их эшелон бомбили, и ему удалось бежать. Воевал, был ранен, лежал в госпитале и сейчас ждет назначение. Узнал я, что он родом из Симферополя. Эта неожиданная встреча двух крымчаков в Венгрии поразила нас. Ну а вскоре пришло долгожданное письмо от Рахили. Значит жива! Рива, Рахиль, Володя, Леня – живы! Они в Новосибирске! Рива и Рахиль работают на заводе им. Чкалова, Вилька учится в профтехучилище, Леня в первом классе. Дочь писала, что меня считали погибшим. Шутка ли три года ничего не было известно обо мне. Я написал жене Н.Д. Донцова, что ее муж жив, и мы расстались с ним перед моим побегом. Как она меня благодарила в письме! Они считали его погибшим. Из писем Рахили я узнал о страшной потери, которую мы понесли. О расстреле сестер Сони и Пени вместе с их семьями, о гибели брата Илюши… Много, очень много горя принесла всем нам война. Только одних убитых в нашей семье было 21 человек (из них детей – 12). Страшные цифры. Их уничтожили фашисты только за то, что они родились крымчаками… Таков жуткий итог этой войны. А разве можно перечислить или подсчитать, сколько здоровья, физических и духовных страданий выпало на долю оставшимся живым? В 1966 году я с внуками побывал снова в Крыму. Мы посетили эту братскую могилу, где были замучены мои родные, соотечественники, беседовали с очевидцами этой трагедии, вспоминали ушедших, плакали, пели наши песни, разговаривали на своем родном языке. Как мало нас осталось… ТОКАТЛЫ М.А. МАЙ 1974 ГОД
|
