|
«Крымский аналитик» продолжает публикацию книги Марка Агатова «Рассказы любовницы». Героя моего рассказа звали так же, как и знаменитого поэта, Александром Сергеевичем Пушкиным. Вот только поэтом этот Пушкин никогда не был. Мало того, он даже не осилил школьной программы по литературе, а из всего, что заставляла учить его русачка Анна Филипповна Козюберда, помнил лишь историю про ученого кота, посаженного зачем-то на златую цепь.
Александр Сергеевич лежал на диване и тупо смотрел в экран лампового телевизора «Огонек». На аборигене были вылинявшие спортивные брюки, застиранная до неприличия бело-серая майка, которой вернуть первоначальный облик уже не мог ни «Тайт-автомат», ни нахально разрекламированный тетей Асей «Ариэль». Да что там стиральные порошки, восстановить белизну этой майки уже не мог даже самый сильный отбеливатель, изготовленный из ядовито-вонючего хлора. Надвигающаяся старость особенно угнетала Александра Сергеевича по утрам, когда он стоял перед зеркалом и жутко вибрирующей электробритвой «Харьков» с остервенением тер по заспанной физиономии. Это были самые противные минуты в его жизни. Александр Сергеевич ненавидел свое отражение: маленький толстенький мужичонка с блестящей лысиной и горбатым орлиным носом был ему противен. — Это ж надо, как жизнь повернулась, — жаловался зеркалу Пушкин. — А ведь еще двадцать лет назад от меня были без ума не только неграмотные домохозяйки, но и дамы с положением. Утренний монолог на тему «кем был и кем стал» добивал Александра Сергеевича. Никакого просвета впереди он не видел. Но больше всего страдал Пушкин в выходные, когда не надо было спешить на работу, и из всех развлечений для него оставался телевизор с его слезливыми сериалами про испанскую любовь и дурацкой рекламой «тампаксов» и «памперсов». Сегодня как раз и был один из таких дней — суббота. Александр Сергеевич поднялся с продавленного, скрипучего, купленного лет тридцать назад дивана, подошел к телевизору и стал переключать каналы. Смотреть было нечего. На одном — худосочные безголосые певички исполняли что-то на английском, на другом — шел бесконечный сериал для домохозяек, на третьем — весь экран тут же заполнила говорящая голова усатого мужика, который напомнил телезрителям о том, что до двухсотлетнего юбилея великого русского поэта Александра Пушкина осталось семь дней. Это событие Александр Сергеевич решил тут же обмыть. Он достал с книжной полки чекушку «Московской», наполнил рюмку и, прикрыв глаза, одним глотком осушил ее. Жгучая жидкость обожгла гортань и комом застряла в пищеводе. — Не пошла, — обиженно прохрипел Александр Сергеевич. Дрожащей рукой он схватил за горлышко хрустальный графин и залил горючую жидкость теплой кипяченой водой. Через минуту жжение в желудке прекратилось, и Александр Сергеевич, плюхнувшись на диван, стал прислушиваться к разглагольствованию говорящей головы из телевизора. — Натали была 113-й любовью Пушкина, — открыл глаза телезрителям усатый лектор. — А Жорж Дантес приставал к супруге великого поэта, будучи больным сифилисом. Их незаконная половая связь могла повлечь распространение этой опасной болезни. — Во, дает мужик, — поразился Александр Сергеевич. — Мало того, что всех баб у Пушкина пересчитал, он через две сотни лет еще и кровь на РВ у француза взять умудрился. — Этого не мог вынести великий поэт и вызвал французского развратника на дуэль. И я вам скажу по секрету, Пушкин поступить иначе просто не мог, потому, что подлый Дантес ко всему прочему был еще и «голубым». Теперь-то нам уж доподлинно известно, что этот порочный французик занимался любовью не только с женщинами, но и со своим приемным отцом бароном Геккереном, — раскрыл глаза телезрителям отважный разоблачитель международного заговора педерастов. Александр Сергеевич подлетел к телевизору и с ненавистью вырвал вилку из розетки. Экран тут же погас, и в квартире воцарилась тишина, лишь на кухне недовольно шипел плохо закрытый водопроводный кран. — Все испохабили! — дико вращая глазами, кричал хозяин квартиры. — Ну, кому какое дело до его баб! Не этим же прославился Пушкин. Счетоводы хреновы. 113-я любовь… Да у меня, их может, две сотни было! И ничего — без сифилиса обошлось. Мужику двести лет, а они такое несут с экранов. Интересно, а как бы этому знатоку понравилось, если б какой-то козел прилюдно пересчитал его баб?! Хотя, что там считать у этой жертвы аборта. За всю свою ученую жизнь соблазнил всего-то штук пять уродин, и рад радешенек. Вот если б он моих баб взялся пересчитать. Александр Сергеевич вдруг остановился посреди комнаты и надолго задумался. Взгляд его стал сосредоточенным, морщины на лбу распрямились, а лысина, покрывшись липким потом, перестала отражать солнечные зайчики, пробивавшиеся в комнату сквозь давно не мытое оконное стекло. — На панель я вышел в семнадцать лет, — стал вслух подсчитывать Александр Сергеевич. — Первой моей женщиной была крановщица Лена. Она отдыхала в пансионате «Днепр». Точно, это произошло на пляже в пансионате. Она меня еще Пушкиным прозвала, из-за кучерявой прически, а я ей стихи читал о любви… из школьной программы. Потом была Маша из Ростова, а вот третьей была… Александр Сергеевич лихорадочно перебирал застывшие в памяти женские имена, но вспомнить третью так и не смог. — Тридцать три года прошло, — сокрушался Александр Сергеевич. — Сколько ж их тут побывало на этом скрипучем диване. Пушкину — двести, а мне пятьдесят исполнится 6 июня. Точно вспомнил, из-за дня рождения крановщица меня Пушкиным и назвала. Мы же с ней 6 июня впервые согрешили. Вот откуда эта кличка пошла. Только тогда день рождение Пушкина без особой помпы отмечали. Портрет на листке календаря и в городской газете заметка о том, что поэт родился, да список поэм и сказок его, рекомендованный для чтения всезнающей коммунистической партией. И что очень важно, никто в то время ни о каких бабах Пушкина и заикнуться не смел. Да и при чем тут бабы? От них одни расходы и неприятности. 113–я любовь Пушкина, а как бы моих пересчитать. Стихов я им не посвящал, письма, какие были, сжег накануне женитьбы, чтобы теще не попали на глаза. Она меня и так ненавидела всю жизнь. Продолжение следует…
|
